У него не было имени

У него не было имени. Никто не знал кто он, как его зовут, как долго он живёт здесь, кто его родственники и почему ночью он слушает старый граммофон с дряхлыми пластинками 30-х годов. Многие думали, что он полоумный, кто-то говорил, что он шаман, принявший обет молчания, а некоторые, с самой бурной фантазией предполагали, что он и вовсе какой-то маньяк.
На самом деле не всё было так плохо. По средам он ходил в какой-то клуб престарелых и играл там в шахматы каждую среду с девяти до часу и каждое воскресенье с трёх до семи. Там он представлялся каким-то Джоном, хотя все понимали, что корни у него русские и звать его так не могли. Но игре это не мешало, поэтому лишних вопросов никто не задавал.
Работы у него тоже не было. Соседи лишь знали, что ему приносили пенсию, на которую он, скорее всего, и жил. Но по словам соц. работника она была настолько маленькой, что прожить на неё почти невозможно. Поэтому этот вопрос также оставался загадкой.
Но так было не всегда.
Он не всегда был одинок. Он не всегда был загадочен и, более того, он не всегда играл в шахматы.
Годах эдак в 30 он нашёл любовь всей своей жизни. Он точно помнил этот день, забытой оставалась только дата, но разве какие-то циферки сравнятся с тем, что он тогда испытал? А тогда он по уши влюбился во всё, что было в ней. В её чёрное летнее платье в цветочек, в её лёгкий аромат дешевого, но такого приятного парфюма, в её ромашку за левым ухом, в её пометки на руках, за которые её ругали дома, всё, что она из себя представляла, было прекрасно его и он понял: «Отдавать я это не намерен».
Весь тот вечер они провели в подъезде какого-то дома на Малой улице. Разговаривали шёпотом, чтобы их никто не услышал, скрывались от жильцов, выходивших «подышать свежим воздухом» и мечтали о светлом будущем. Девушка мечтала переехать в Севастополь и жить у берега моря.
По воле судьбы через 3 месяца они поженились. И сбежали. В Севастополь.
Она работала официанткой, он подрабатывал слесарем. Но для счастья им хватало и этого. Пару лет они копили на собственное жильё и наконец это свершилось. Да, квартира была не у берега моря, но зато это было их гнёздышко.
В 1935 у них появилась дочь. Эту дату он уже помнил. Утром, 25 мая, на свет появился маленький одуванчик, кусочек тепла и счастья, по имени Лилечка. В тридцать восьмом родился Толик — тёмненький, но с первых дней шустренький мальчишка, умилявший всех своей улыбкой.
Счастье длилось целых 3 года. Жизнь и продолжала бы всех радовать, если бы не одно — началась война. Ничего не ожидавшего отца двоих детей забрали на фронт, а любовь всей его жизни осталась одна, наедине с ещё малышкой Лилечкой и её трёхлетним братиком.
Первые 3 года они писали ему письма. Семья буквально молилась за жизнь друг друга. Но видимо этого было не достаточно.
Где-то в марте сорок четвёртого пришло последнее письмо. Писала его будто бы не его любимая, буквы были кривые, разного размера и повсюду были помарки, что крайне не характерно для такого перфекциониста, как она. Единственным вариантом почему так получилось было то, что молодая мать с детьми торопилась, что в принципе подтверждало письмо. В последних строчках было написано: » Мы уезжаем, нам пообещали безопасное место где-то за Уралом, при условии, что я буду работать на заводе. Я согласилась. Наши солнышки будут сидеть одни, Лилечка уже большая, да и Толик не маленький, днём как-нибудь побудут без меня. Любимый, я так надеюсь, что ты приедешь к нам, когда это всё закончится, и мы снова уедем к морю. Я уже начинаю по нему скучать. Скоро пришлю новый адрес.» И только в конце, родным и любимым подчерком, который имела самая лучшая женщина в мире было написано: » Твоя Полиночка».
Больше писем не было. Но, честно говоря, он и не придавал этому значения. Главной целью была победа, на ней он и сосредотачивался. Он понимал, что если Советский союз потерпит поражение, то возвращаться ему будет попросту не к кому.
Но он всё-таки вернулся. Вернулся в Севастополь. Зашёл в дом, где когда-то были только любовь и счастье, и обомлел от увиденного. Всё заросло паутиной, стены были обшарпаны, а половина мебели и вовсе поломана. Время ничего не щадило. Ни мебель, ни его самого.
Он принялся искать их. Сначала искал дома какие-то данные, куда они могли переехать. Затем пошёл спрашивать у знакомых. Многих из них уже и не было на этом свете. Но примерное место переезда ему всё же удалось отыскать.
Набрав долгов, он поехал на поиски. Он искал их везде, где только можно, каждый день приходил к спасательной доске в надежде увидеть родную фамилию. Но чуда не свершилось. С каждым днём он всё больше и больше понимал, что скорее всего их уже нет в живых, но добивало то, что даже если так — он не знает, где, как и при каких обстоятельствах они погибли. Сердце разрывалось от этих мыслей.
Только через два года он узнал, что их взорвали. Они и ещё многие люди, надеявшиеся на спасение своих жизней, ехали по дороге, которая стала для них роковой.
Он перестал жить. Для него больше не было сегодня, для него не было завтра, он жил «вчера». В том вчера, в котором он был счастлив каждому дню своей жизни, в том вчера, когда он ещё жил. Но это вчера уже было невозможно вернуть.
Его разум стал холодным, он не смотрел на людей вокруг, они его попросту не интересовали. Он вернулся на прежнюю работу. Пробыл он там очень долго, но потом его уволили, так как требовалась «молодая кровь». Тогда он начал играть в шахматы. В них он входил в азарт, помогавший ему забыться.
По ночам он слушал музыку своей молодости. Он долго не мог включить ту самую пластинку, что любила его жена. В какой-то день он всё-таки это сделал. Расплакался. Теперь эта мелодия играла в этой квартире каждый вечер.
Уже пошёл новый век, появились новые люди, старых знакомых почти не осталось, а если кто и остался, то связи с ними были уже оборваны. Эти новые люди не знали его, считали странным, потому что он не подходил под их новые принципы. Для них он был никем. Для них у него не было истории, жизни, у него не было ничего. Даже собственного имени.